Интервью

Дина Рубина – о самом драгоценном подарке, который может получить писатель во время путешествия: нечаянном сюжете.

Очень распространённый в литературе образ: дорога че­ловеческой жизни как некое экзистенциальное путешествие. В этом смысле даже человек, родившийся в деревне Чере­пушкино и проживший в ней всю свою жизнь, переживает некое путешествие – сквозь время и потрясения, ну и сквозь постоянные изменения вокруг себя пространства и людей. Хотя, разумеется, деревня Че­репушкино меняется не так интенсивно, как Москва или Иерусалим. Возвращаешься в город, где прожила изрядную часть жизни, и не застаёшь ни любимого перекрёстка, ни лавочки вторсырья на углу, ни забегаловки, в которой когда-то готовили такие вкус­ные чебуреки… И вот ты уже «перемещённое лицо», чужак, пришелец… Тогда получается, что каждый человек открывает свои «таинственные острова» и свои «Америки», то есть из­начально приходит в этот мир путешественником-первоот­крывателем: первая любовь, первое предательство, первый брак, первый ребёнок… и далее по маршруту, до первой и по­следней своей смерти…

Но если иметь в виду не об­раз, не «дорогу жизни», а кон­кретные передвижения по миру, тут и разговор нужно вести другой, конкретный. Погово­рим о путешествиях?

Вагончик тронется, перрон останется…

Для чего смена пространства нужна лично мне? Да как лю­бому человеку – забавна же смена «картинки» в текущей бытовухе. А в моей профессии смена декораций – очень мощ­ный допинг для смены сюжета, действующих лиц, для каких-то конструктивных соображений. Я ведь пишу прозу, а не стихи, вдохновляюсь трудно, гро­моздко… Тут не помогают ни розы, ни морозы, ни морской ветерок. Тут многое зависит от смены архитектуры. Вдруг понимаешь, что новелла, которую ты начала перед отъездом, должна быть написана совсем в другом «архитектурном ключе», ибо ты переносишь её в другое место. Возвращаешься домой и переделываешь всё.

Увы, современные отлучки из дому – это как новояз. Достаточно вспомнить, в какое время мы живём, какие имеем короткие отпуска, как уплотнились обстоятельства жизни. Кто может сейчас позволить себе «долгое и далёкое путешествие» – вроде сахалинской эпопеи А.П. Чехова? Сегодня мы скачем из самолёта в самолёт, мгновенно заказываем в интернете билет, отель, машину, заодно театры-музеи, если есть свободный вечерок…

Всё сокрушительно рухнуло в бездонную пропасть Всемирной паутины, в том числе и прежние ощущения путешествий, и способы достижения цели, и добротность уютной, обстоятельной остановки, и время преодоления пространства, да и наше представление о пространстве… «Ни огня, ни чёрной хаты… только вёрсты полосаты…» Очнитесь. Мы живём в десятилетия слома эпох, смены сознания и абсолютного уплощения: мыслей, чувств, общения и способа (а также эмоционального накала) восприятия мира. Наш сегодняшний мир сильно упал в цене, впечатления страшно подешевели.

Ныне впечатления переместились в интернет, и даже северное сияние можно увидеть в хорошем разрешении на собственной кухне – если там подключается лэптоп. Нет этого «а-ах!», этого ошеломления, оторопи, вдохновенного потрясения, удара под дых, разности в лицах-обычаях… Сейчас и в Праге, и в Гамбурге вы увидите примерно ту же толпу и примерно ту же архитектуру.

А вот что так и осталось неизменным – когда незнакомые люди, оказавшиеся попутчиками, открывают друг другу души или хотя бы один из них открывает, а другой слушает. Причём мне не только приходится выслушивать какие-то истории жизни. Иногда, увидев колоритную физиономию и догадываясь или подозревая, что тут возможна яркая биография, я сама лезу в собеседники, стараясь распотрошить человека, а иногда что-то придумываю о самой себе, чтобы вызвать возражение или сочувствие. Писатель – всегда существо безнравственное, как говорит героиня моего нового романа «Наполеонов обоз», ибо знает, что говорит: она – редактор в крупном российском издательстве.

И не говорите мне, что сейчас люди труднее открывают друг другу души. Помилуйте! Сегодня?! В эпоху тотального выноса собственных подштанников на обозрение толп в социальных сетях?! Во всех этих телепрограммах и прочих прачечных?! А утренние фотографии яичницы в «Фейсбуке», которую удалось зажарить на завтрак? Не говоря уже о фотодемонстрациях: отпусков, новых девушек и парней, котика-собачки, внуков и детей… Нет, сейчас если чего и не хватает, так это сдержанности, закрытости личной жизни, обаяния и загадки частного пространства, в которое не залезет, если я не захочу, ни знакомый, ни родственник, ни читатель.

Бродяга поневоле

Я, увы, совсем не много путешествую. Я много разъезжаю – по делам, но это иное. Кстати, в этих деловых поездках и контактах с самыми разными людьми тоже случается делать открытия – и душевные, и сюжетные. Но мой идеал путешествия – это неспешность, обживаемость кратких привалов, «присвоение души» какой-нибудь комнате, тихая работа по утрам и какой-нибудь «выскок» за пределы освоенного пространства. Я не люблю менять каждый день отели, терпеть не могу экскурсий, мне всегда нужны остановки – от получасового сидения за чашечкой кофе на старой маленькой площади до недельного сидения где-нибудь в лесу и ежеутреннего наблюдения за местным дятлом. Так что если куда-то и еду в путешествие, то стараюсь делать это в одиночестве, потому как стремлюсь к сосредоточению. Это штука в нашем деле необходимая, а с возрастом даётся всё труднее. Потому мы с мужем почти всегда ездим «в несезон» – ну, дождь, да, даже снег… Ничего, куртку надела и пешочком под дождём, когда собор пустой, а парк продувается, и прохожие – штучные, тоже одинокие, и можно под полями шляпы разглядеть человечьи глаза.

Страшно важны для меня поездки – когда я мчусь неважно в какую страну в поисках места обитания моего героя. Обустроить жизнь несуществующего человека в абсолютно существующем месте в реальном городе, да так, чтобы потом читатели ездили в поисках адреса и убеждались: вот этот дом, эта лестница, это окно – они существуют! – это мой особенный кайф. Так, для Пети и Лизы из «Синдрома Петрушки» я специально приехала в зимнюю, морозную и очень неуютную Прагу и блуждала по улицам день за днём, пока где-то на Малой Стране не наткнулась на старые деревянные ворота с характерным медальоном над ними: «У чёрнаго беранка» («У чёрного барашка»), и сказала мужу: «Вот здесь они будут жить!». А дальше целая история, как мы ждали у ворот – кто бы из жильцов вошёл или вышел, и дождались художника, который жил во дворе в мастерской, и разговорились, и он пригласил нас, и там уже было другое открытие других жизненных пространств – опять же для героев.

Или во время работы над «Русской канарейкой» я приехала с этой же целью в Париж. Но там уже наш друг, парижанин, профессор Сорбонны Ричард Кернер, добросовестно, как хороший квартирный маклер, бродил со мной в поисках «жилья» для Леона Этингера, предлагая тот или другой вариант, пока в знаменитом квартале Маре мы не нашли нужное место. И это уже должно было быть совсем иное жильё – разведчика и артиста; другие условия, другой сюжет.

Я весьма пристально рассматриваю разные возможности «поселения героев». Потому что местность, где человек вырастает и формируется как личность, имеет одно из самых доминантных значений; это целый букет особенностей: климат, язык или даже несколько языков, река или море,nгоры или степь, фруктовый южный рай или голимые северные огурцы-свёкла-брюква; опять же, насыщенный национальный состав населения или монотонный… Тут куча разных деталей и нюансов – от детских дворовых игр до укромных уголков, где удобно целоваться, и в этом южный Ташкент сильно отличается от какой-нибудь Вятки, где зимой спрятаться можно только в подъезде. Так что места детства и юности – это всегда мир, насыщенный невероятно плотно.

Например, когда я обдумывала огромный мощный корпус нового трёхтомного романа «Наполеонов обоз», мне захотелось «родить и вырастить героев» в самом сердце России; в каком-то интервью я обронила об этом пару слов… тут и окликнул меня письмом на мой сайт один замечательный человек, журналист Николай Алексеев. Так и спросил, мол, а не хотите ли «вырастить героев» в моём родном городке Вязники, где когда-то был самый большой в России – семь вёрст в длину! – вишнёвый сад? Городок интересный, между Владимиром и Нижним Новгородом… «Хочу, хочу!» – возопила я, и началась долгая переписка, которая и до сих пор длится. Ведь мне надо самой обжить, хотя бы виртуально, места детства и юности героев.

Сейчас вышла первая книга романа «Наполеонов обоз» – «Рябиновый клин», а я работаю уже над второй книгой – «Белые лошади», продолжая обживать все эти венцы над Клязьмой, деревянную школу посёлка Нововязники, цыганские бараки, зелёный луг, пруды и регулярный парк – короче, целый мир любви, предательства, ненависти и самоотверженности… который медленно проживаю сама в трёх книгах.

Идеальный попутчик

Мой любимый неслучайный попутчик в странствиях всегда рядом: это мой муж, художник Борис Карафелов. С непремен­ным списком музеев и конкрет­ных картин на конкретных сте­нах этих музеев. С намерением непременно посетить те и эти церкви и соборы, а также чёр­товы виллы где-то на задворках Рима или Венеции, где висит то, что «нельзя не увидеть». Он и слушатель мой, и козёл от­пущения, и суфлёр, подающий реплики, и критик, и… и во­обще. Идеальный попутчик. Любые два разных человека, не обязательно гендерно раз­личные, воспринимают каждый по-своему увиденное, встречен­ное и узнанное. Но когда с чело­веком живёшь под одной кры­шей лет тридцать, появляется такая странная синхронность одновременно произнесённой мысли, решения, какого-то вне­запного порыва. Люди вообще синхронизируются, когда долго спят на соседних подушках.

Что касается совместных от­крытий, нам обоим нравится Средиземноморье – как такая колыбель человека свободного, морского, творческого. Так что Италия, Испания, Греция плюс острова – это наш ареал, где мы всегда появляемся с удоволь­ствием.

Помню, как мы с мужем, практически нищие (это был 94-й год), шли по улице и о чём-то… вот не помню… то ли говорили, то ли молчали – у нас это, в общем, не слишком отличные процессы. Вдруг остановились перед вывеской какого-то туристического агентства. Даже не перегляну­лись: взялись за руки и вошли внутрь. И за двадцать минут (я всегда все сокрушительные события своей жизни прово­рачиваю за двадцать минут) заказали в долг поездку Ам­стердам – Париж. Конечно, Ам­стердам, ибо там картины Рем­брандта и «малых голландцев», и, конечно, Париж… потому что – Париж! Это было самое замечательное, самое правиль­ное решение в нашей нищей жизни. Потому что уехали мы эмигрантами, а вернулись сво­бодными людьми, хозяевами своей жизни и своих желаний. А долг – ничего, потихоньку выплатили.

Прощай, шпана замоскворецкая

Путешествие и кардиналь­ная смена места жительства, отъезд навсегда, эмиграция – конечно, это две абсолютно разные истории. Эмиграция всегда сначала оглушает, раз­давливает – об этом столько по­написано, столько издано книг. А главное, всё, что ни скажешь, будет неполно, обеднено, слиш­ком общо и легковесно… Эми­грация в те годы, когда наша семья покидала Советский Союз, была перемещением то­тальным, окончательным. Мы уезжали навсегда: без паспор­тов, без жилья, без имущества, без денег – тотально обобран­ные родной страной. (90-й год, это не шутки.) Это уже потом появилась возможность и двой­ное гражданство оставлять, и квартиры – мягкий такой вариант перемещения «на ми­нутку», на зиму… Для меня это и было, и есть – вообще немыс­лимо. Я человек кардинальных, отчаянных действий и един­ственной судьбы, которую за меня никто не перепишет и за которую я в ответственности… А Израиль – да, это тоже страна кардинальная, сильная по эмо­циям, причём самым разным. Это не Швеция, не Швейцария. Тут вам не часы с кукушкой – главное достижение отече­ственной истории. Это тоже страна-судьба нешуточная; здесь тоже «дышит почва» ты­сячелетий и судьба народов.

Что, мол, я почувствовала, когда ступила на эту землю и… прочая? Это всё описывать надо художественными мето­дами, и это описано в моём ро­мане «Вот идёт Мессия!». Там русская писательница на пере­садке в Будапеште вопит в ис­терике и не понимает: зачем, что она сделала со своей жизнью?! – когда автобус с пассажирами со­провождают вооружённые мо­тоциклисты. Сначала это здесь напрягает, знаете ли, – обилие вооружённых людей на улицах. Потом понимаешь, что это твои дети, их школьные товарищи, твой зять-адвокат, который ещё и резервист и потому хо­чет не хочет пропадает из дому раз в три месяца – на военные сборы… В общем, многое начи­наешь понимать и принимать. Узнаёшь людей. Не знаю насчёт влюблённости… Нет, просто всё вокруг воспринимаешь как своё, за которое ты тоже в ответе.

Так что с этим перемещением мне как писателю сильно по­везло: тут уж я сюжетами обе­спечена выше крыши, дай бог сил описывать. Ну и внутренне, конечно, меняешься: ведь ра­стут дети, другие книжки чи­тают, на другом языке, а внуки вообще совершенно новые люди, местные. Всё это надо переварить, с чем-то смириться, что-то оставить себе глубоко внутри как заначку такой вот творческой драмы. Но да: деко­рации в корне другие и работать надо именно в этих, посланных судьбой декорациях.

И я не перестаю делать откры­тия, даже спустя тридцать лет жизни здесь, – их навалом. Не так давно узнала, что с началом сирийской тотальной бойни Израиль не только регулярно лечит в своих больницах и го­спиталях раненых сирийцев, ко­торые приползают к погранич­ному забору (а ведь это наши смертельные враги!), но и еже­дневно передаёт беженцам еду, медикаменты, палатки…

Или вот, все мы знаем о не­давнем происшествии в Таи­ланде, когда в подземных пе­щерах исчезли более десятка подростков со своим тренером. Ну, все знают, что их спасли, да? Кто спас? А вот это как-то ми­ровые СМИ скромно привычно замалчивают, ибо спасли их израильские спасатели, исполь­зовав какую-то уникальную программу обнаружения про­павших под землёй. И давно из­вестно: в каком бы конце земли ни тряхануло или ни взорва­лось, туда немедленно за счёт Израиля вылетают команды из­раильских спасателей.

Чудное мгновенье

Странствие предполагает некое внутреннее обновление. Часто это происходит вне зависимо­сти от наших желаний и наме­рений. Но ведь надо быть ещё и благодарным «материалом» для впечатлений, для удивления перед величием жизни… При­том что во все времена впечат­ления – птичка резвая, поймать её трудно…

Расскажу случай. Моей до­чери исполнялось восемнад­цать лет, и я решила сделать ей подарок – поездку в Вене­цию. Нашла отель. Он был небольшой и довольно задри­панный, но окнами выходил на Большой канал. И не на Боль­шой, впрочем, тоже. Я заранее отправила в отель телеграмму, что эта поездка – подарок до­чери к восемнадцатилетию, поэтому я очень прошу, чтобы окна номера выходили на Большой канал. Я специально взяла такой рейс, чтобы при­лететь ночью… Но судьба или провидение оказались более изобретательными, чем мои грандиозные планы… Мы за­блудились! Я почему-то ре­шила, что от места, куда при­бывают из аэропорта автобусы, мы сядем на вапаретто и так попадём в отель. Мы сели на вапаретто… А надо сказать, что Венеция не ночной город; ночью город вымирает. Вене­ция страшна ночью. И вот мы с двумя тяжёлыми чемоданами вывалились ночью из вапа­ретто совсем не там, где наш отель. Вышли. Венеция мертва. Темень. Пошёл дождь… Есть кадр в фильме «Казанова»: клубящийся туман с фигурой одинокого героя. Вот и у нас ровно такой же антураж. На­конец я увидела какую-то за­трапезную тратторию, где выпивали какие-то портовые рабочие… Зашли туда. Они увидели Еву – она очень кра­сивая девушка – и сразу кину­лись помогать, объяснять… Но английского они не знали, естественно, говорили быстро- быстро… Мы послушно пом­чались в указанном ими на­правлении и наконец прибыли! Ввалились в номер мокрые, голодные, уставшие, измо­танные и рухнули на кровати. А утром я проснулась… Это были три венецианских высо­ких окна со ставнями. Я рас­пахнула ставни, открыла окна и сказала: «Ева, просыпайся! Вот она – Венеция!» И она, ко­нечно, была потрясена, и до сих пор Венеция для неё – это сказка. Как и для меня. Я часто возвращаюсь туда. Я вообще люблю возвращаться в места, где мне было очень хорошо. Именно возвращаться и наблю­дать за местностью – ага, вот этого парка в прошлом году на том пустыре не было…

И при этом, мне кажется, нужно иметь такое место на земле, куда рвёшься, но зна­ешь, что никогда туда не по­падёшь, ну, или попадёшь, но не скоро… У меня есть одно такое. Это страна, где какое-то время жили мои предки: Пор­тугалия. Из Португалии родом был Бенедикт Спиноза, мой предок по отцовской линии. Из Португалии его семья при­ехала в Голландию. Очень хочу попасть в несколько мест там – Лиссабон, Порто… Надеюсь, попаду… Пока не загадываю и билетов не заказываю. Ви­димо, надо всегда держать про запас нечто вроде ну не мечты, но… намерения.