Интервью
Дина Рубина: «По характеру я страшный интроверт!»
Фото: Ирина Кайдалина
Вначале пятидесятых Дина Рубина, девочка с большими карими глазами, жила в Ташкенте. Детство прошло под знаком непременной для ребенка из интеллигентной семьи музыкальной школы. Юность увенчалась поступлением в консерваторию. Потом потянулись томительные годы, когда она, работала педагогом в Институте культуры. Параллельно в жизни Рубиной, как в хорошем классическом романе, развивался другой сюжет. С детства малышка любила не столько музыку, сколько слово. Окончательный выбор она сделала в шестнадцать лет. Помог популярнейший тогда журнал «Юность», который опубликовал её первый рассказ «Беспокойная натура». Прошли годы…
Сегодня Дина Рубина, вот уже более двадцати лет живущая в Израиле, - лауреат многочисленных литературных российских и зарубежных премий, автор восьми романов, множества рассказов, повестей, эссе. Первый вопрос нашей беседы напрашивается сам собой:
– Много ли сегодня общего между той девочкой из Ташкента и очень известным успешным писателем из Маале-Адумим?
– Это с какой точки зрения глянуть, вернее, смотря в каком настроении я в данный момент нахожусь. Иногда мне кажется: то вообще была не я, а кто-то мне вовсе не знакомый. Иногда чувствую себя совершенно той же шестнадцатилетней девочкой, самонадеянной, счастливой, полной каких-то неистовых душевных сил… Все эти чувства, соображения и самоанализ давно уже описаны многими писателями в мировой литературе и, подозреваю, относятся не только к писателям. Все мы до известной степени остаемся теми же детьми, и одновременно с этим меняемся, чуть ли не ежеминутно.
– По единодушному мнению критики, вам удаётся умело балансировать между литературой «серьёзной» и «коммерческой». Вы согласны с этим утверждением?
– Я не воздушный эквилибрист, чтобы «балансировать», тем более «умело» - я просто пишу свои книги такими, какими их задумываю, добиваясь возможно более высокого исполнения художественной задачи.
Мнение критики, тем более «единодушное», меня не интересовало даже и в более молодые годы, а тем более, сейчас. Ну что эти самые «критики» могут мне поведать нового, важного для моей работы? И как, и чем можно отделить «серьезную» литературу от «коммерческой»? Это когда книги хорошо продаются, что ли? Ну, тогда и Толстой, и Достоевский, и Гоголь, и Тургенев, и Чехов в свое время были самыми что ни на есть коммерческими писателями – их книги расхватывали, как горячие пирожки. В советское время самыми «коммерческими», то есть, самыми продаваемыми писателями были Стругацкие, Трифонов, Искандер, Астафьев, Распутин… «Коммерческими» поэтами были Окуджава, Ахмадуллина…хотите, продолжим? Список будет длинным – практически, все известные имена.
Понимаете, вот даже в том, насколько убого это деление: «серьезная-коммерческая», видно, насколько сместились в России, насколько «поехали» какие-то важные понятия - не только в литературе, искусстве, этике,.. но и вообще – в социуме, особенно в журналистике. Ощущение провала каких-то важных сегментов в культурных понятиях.
– Три ваших важнейших романа – «Почерк Леонардо», «Белая голубка Кордовы», «Синдром Петрушки», при всех их сюжетных и стилистических отличиях объединены мыслью о разновидностях двоящейся реальности. Почему вас затронула эта непростая тема?
– Потому что это – одна из нескольких серьезных тем, которые меня волнуют всю жизнь. Писателю вообще свойственно вести в творчестве в разные годы какие-то свои темы, варьировать там и сям разработки своих «идефикс». Все мы, в конце концов, люди, со своими навязчивыми идеями. Меня всегда интересовали и даже волновали какие-то наплывы одной реальности в другую, возможно, существующую где-то вне наших представлений. Это не мистика, просто навязчивые размышления о том, что такое Время, что такое человек во времени, как совмещаемся мы друг с другом – мы, по самую макушку сидящие каждый в своем миге жизни…И так далее.
– В пронзительном романе «На солнечной стороне улицы», где главные героини, мать и дочь, ненавидят друг друга, третьим полноправным героем выступает Ташкент, город детства и юности. Ваше творчество всегда в той или иной степени автобиографично?
– Отнюдь….Наоборот: я бы сказала, что оно гораздо менее автобиографично, чем у многих писателей. Ну, какое отношение к моей жизни имеют «Почерк Леонардо», «Белая голубка Кордовы» или «Синдром Петрушки»? А если я затрагиваю какую-то близкую моей биографии тему, она в процессе развития сюжета приобретает совершенно неузнаваемые черты.
– Случалось ли так в вашей жизни, когда не вы управляли героем, а герой – вами, то есть не вы, а он устанавливал правила игры?
– Это случается, когда пишу героя с более сильным, чем у меня, характером. Тогда прислушиваюсь к его позывам, пытаюсь понять – что этот человек решил бы в том или другом случае. Иногда удивляюсь…И всегда стараюсь подчиниться. В нашем деле логика характера – вещь очень важная, кардинально важная.
– Вам, как правило, не нравятся экранизации собственных произведений. «Автора нужно убивать до премьеры» - это ваши слова. И даже такие нашумевшие фильмы, как «На Верхней Масловке» с потрясающей Фрейндлих и Мироновым и «На солнечной стороне улицы» - тоже не удовлетворяют вас?
– «На Верхней Масловке» - очень хороший фильм, a эти две роли исполнены двумя мастерами просто блестяще. Экранизация «На солнечной стороне улицы» меня категорически не удовлетворяет. К атмосфере романа этот фильм имеет самое отдаленное отношение.
– В эпиграфе к повести «Камера наезжает», где вы блистательно рассказываете о своём опыте сотрудничества с «Узбекфильмом», вы даёте причудливую характеристику личному ангелу-хранителю: «Своего ангела-хранителя я представляю в образе лагерного охранника – плешивого, с мутными испитыми глазами, в толстых ватных штанах, пропахших табаком и дезинфекцией вокзальных туалетов». Откуда столь странные фантазии?
– Откуда столь странные вопросы? Вы еще Кафке задайте подобный вопрос – о странностях писательских фантазий. Писатели и вообще – люди странные, им по должности положено огорошивать, фраппировать и одурманивать.
– Я очень признательна вам за один из последних сборник новелл «Окна», в котором впервые узнала о замечательном поэте Ренате Мухе. Потом я услышала, как вы читаете её стихи и решила познакомиться с творчеством Мухи поближе. Вы намерены продолжить стилистику «Окон», где может быть представлена целая галерея восхитительных людей?
– Если повезет этих «восхитительных» людей встретить. Спасибо за мнение о стихах Ренаты. Я очень люблю эту мою работу (имею в виду диск с начитанными ее стихами), испытываю настоящее удовлетворение даже не профессионального, а душевного толка.
– Если не ошибаюсь, идею Окон» вам косвенно подсказал (своими картинами) муж, прекрасный художник Борис Карафелов. А были ли еще в творческой практике случаи, когда он не только оформлял ваши книги, но и транслировал идеи будущей прозы?
– Конечно. Совместное существование двух творчески мастеровых людей всегда «чревато последствиями» - творческими, судьбинными; иногда результаты трудно проследить и обозначить. У каждого художника своя дорога, и в зависимости от того, кто на этой дороге встречается, зависит итог – промежуточный и окончательный, - багаж личности и жизни.
– Ваш далёкий предок – Спиноза. Вы как-то ощущаете связь с великим философом?
– Не так прямо и буквально, как это можно вообразить, читая мои рассуждения о родовых и кровных связях. Но читая биографию этого потрясающего человека, я чувствую, что в каких-то случаях поступила бы совершенно как он. В характере этого человека есть нечто, что я очень интимно, очень душевно понимаю: стремление к одиночеству, закрытость, погружение в свою тему.
– Вы так много пишете, а на чтение время остаётся?
– Я постоянно читаю, ведь это своего рода – условный рефлекс: глаза должны бегать по строчкам. В молодости очень много читала литературу художественную; сейчас это больше – литература по какому-нибудь специальному вопросу, который меня в данный момент интересует. Или перечитывание каких-то любимых книг.
– Дина, недавно в интервью вы сказали, что работаете над новым романом «Русская канарейка». Судя по вашим словам, конструкция этой вещи сложна, действие напряженное. В основе сюжета, как я поняла, лежат истории о разных семьях, объединенных одной заморской птичкой. Каким образом эта птаха соединяет судьбы людей? Сложная конструкция и слишком динамичное действие не помешают восприятию читателя? Развязка «Русской канарейки» близка?
– Птичка-то как раз не заморская, а русская. Это выведенная в России порода канарейки, ей уже лет 350…Самая что ни на есть русская канарейка…
Знаете, я человек суеверный, не очень люблю распространяться о еще незаконченных вещах, примета плохая. Скажу только, что роман получается огромный, в двух книгах…Что касается «развязки»…надеюсь на благоприятную судьбу, на возможность работать много и продуктивно. Возможно, мне потребуется еще год.
– Какая ваша книга наиболее полно и глубоко выражает сущность Дины Рубиной?
– Трудно сказать, я ведь много чего за жизнь написала, и в каждой книге есть огромная часть автора, помните высказывание Флобера – «Мадам Бовари» - это я»? К тому же, ни один человек не сможет вам передать в полной и точной формулировке свою «сущность». И что это такое – суть личности? Это понятие весьма общее, и всегда ускользающее от формулировок.
– Судя по вашему собственному признанию, часто хочется заглянуть читателю в глаза. Что вы там предполагаете увидеть?
– С чего вы это взяли? Неужели я что-нибудь ляпнула подобное в каком-то из своих интервью? Я действительно часто делаю комплименты своим читателям, так как благодарна им за внимание к моим книгам. Но хочется мне всегда только одного: покоя и тихой домашней работы. Я, к сожалению, даже слишком часто заглядываю в глаза читателю, - на выступлениях и дальнейших подписаниях собственных книг. Жизнь, способ существования моей семьи, вынуждали меня много выступать. Но по характеру я – страшный интроверт, и если знаю, что впереди у меня спокойная неделя – наслаждаюсь…